Действие первое

 

В монастыре расположилась библиотека и артель инвалидов. Сквозь зарешеченные окна видно, как несколько слепых делают свою нехитрую работу. Полки библиотеки, хранящие прежний порядок, пусты. В проходе два слепых баяниста, прислушиваясь друг к другу, растягивают мехи баянов. Появился Паша – крохотный мужичок с восторженным лицом. Его настигает Екатерина Федоренко.

Паша. Опомнись, Федоренко!

Федоренко. Задавлю!

Паша. Ты чего делаешь?

Федоренко. Задавлю! Меня, многодетную, оправдают. (Настигла Пашу.) Смотрите сюда! Все смотрите. Свидетели!

Паша. Они незрячие. Катя, пожалуйста!

Федоренко. Я всех здесь поубиваю сегодня! Я буду судить окончательным приговором!

Паша. Катя...

Федоренко. Значит, мне самой вести Модеста, да? Повтори!

Паша. Я не поведу больше никогда!

Федоренко. Повтори, гад! (Бьет Пашу.) Считай, на что мы живем с пятерыми детьми. Считай!

Паша. Это ты рожаешь, а я за что отвечаю?

Федоренко. Думаешь, ты хозяин положения?

Паша. Я не думаю вслух, вслух думают попугаи!

Федоренко. Умным стал?

Паша. Я дураком никогда не был!

Федоренко (кричит). От дома отбился!

Паша. Я участник общественной жизни.

Федоренко. На вот тебе по роже!

Паша. Сейчас я выйду из себя – наступит ужас!

Федоренко увидела вошедшую Наташу. Оставила Пашу, направилась к ней.

Федоренко. Увидела, что он тронутый,– села больному на шею!

Паша. Еще одно слово от тебя – я продам Модеста и все деньги переведу в Фонд мира!

Наташа. Я вам уже сказала: нечего пьяной ходить сюда!

Федоренко. Ты мне подносила? Подносила мне? Угощала меня? Ну и нечего меня пьяной обвинять! Я больная – мне пить положено. Я на тяжелой работе надрываюсь...

Паша. За это тебе пенсия будет.

Федоренко. Чего вы меня гоните?! Я читать пришла в библиотеку!

Паша. Библиотека теперь закрыта.

Федоренко. Что же вы, девушка милая, мне посоветуете, что посмотреть? Журналов мод, про здоровье дайте, пожалуйста.

Наташа. Я, по-моему, ясно сказала: уходите отсюда!

Паша. Это директор артели. Стыдись, Федоренко!

Федоренко. Дрова пилить, картошку копать – люди спрашивают: где Паша? А Паша теперь книги читает. Я ему Модеста сюда приведу – пусть разбирается с ним сам. (Уходит.)

Паша. Вот что делать?

Наташа. Иди домой, раз жена зовет.

Паша. Скажешь тоже! Какая она жена? Неужели я себе лучше бы не нашел? Про нее мужики говорят: худая, на ощупь одна берцовая кость. А Модеста она приведет сюда, с нее станется.

Наташа. Кто такой Модест?

Паша. Тошно вспомнить, до чего довели бедное животное! (Махнул рукой.) Есть важное правительственное сообщение для тебя.

Наташа. Какое? (Пауза.) Отдышись, докладывай спокойно.

Паша. Слышь-ка, тебя мужик спрашивает, слышь?

Наташа. Какой же такой мужик?

Паша. Так я его не видел. Подожди! Спрашивал по телефону. Я трубку положил – пожалуйста, говорю, выйду ее покличу. Нет, торопился. Просил сказать: сегодня приедет. Часа три назад звонил. А я забыл. Потом вспомнил – и сразу к тебе.

Наташа. Ну, пусть едет. Не сказал ни имени, ни фамилии?

Паша. Нет, не сказал. Я же и записал в блокнот твой: звонил мужик, едет мужик... мужчина.

Наташа. Спасибо, Павел. Иди, продолжай дежурить.

Паша. Значит, мужик едет к тебе... Вот так, я передал.

Наташа. Продолжай дежурство.

Молчание.

Паша. Совет дать?

Наташа. Не надо.

Паша. Лучше здесь найди, из местных. Какие твои годы? Будешь только по воскресеньям с мужчинами баловать, по выходным – совершишь ошибку. Жизнь идет, жизнь бежит, жизнь катится – кто, значит, друг к дружке навстречу не идет, тот спохватится.

Наташа. Паша, ты ведь немолодой человек, не мальчик.

Паша. Был мальчиком, был молодым. Жизнь идет, жизнь бежит, жизнь катится...

Наташа. Ты намного старше меня, правильно?

Паша. Я тебя не крестил – вы, начальники, некрещеные, черти.

Наташа. Понимаешь, дружок, я – директор. Обращайся ко мне на «вы». Напоминай себе. Ты мое имя-отчество помнишь?

Паша. Дева Наталья Петровна.

Наташа. Не надо шутить так. Изменись. Ты – наш актив, Павел. На тебе большая ответственность: ты зрячий. Подумай, на кого мне еще рассчитывать? Ну хорошо. Больше не было звонков?

Паша. Да кто к нам звонит? Кому мы нужны?

Наташа. Ну иди.

Паша. Природа, сказал Мичурин, нестерпимо требует скрещивания...

Наташа. Мичурин этого не говорил.

Паша. Это Мичурин-то? Я был помощником товарища Мичурина по политчасти. Я был его комиссаром. Я ему с самого начала сказал: товарищ Мичурин, не жди милости от природы. (Засмеялся.) Один раз приехал к товарищу Мичурину Константин Эдуардович Циолковский, и схватились они с ним на тему о том, что все-таки управляет жизнью человеческих существ? Управляет,– настаивал Мичурин,– всеобщий закон движения материальных частиц через анальное кольцо. Это путь всего живого, его смысл. С этим Константин Эдуардович не согласился...

Наташа. Иди, Павел. В остальном я тобой довольна.

Паша. Значит, передаю еще раз: едет мужик, мужчина.

С двумя тяжелыми сумками вошел Ковалев. Остановился.

Наташа (тихо, Паше). Пошел отсюда! Быстро!

Ковалев. Наташенька, я раздавлен. Какой это ужас: из одной очереди в другую очередь. Вы знаете, я, когда раньше видел табличку «В порядке живой очереди», думал: неужели есть мертвая? Оказывается, есть! Мертвая – это, знаете, запись на бумаге. Но это ненадежно. Бумага вдруг может исчезнуть. Мертвая очередь производит клеймение на тыльной стороне ладони химическим карандашом. (Показал.) Вот, я двести шестьдесят седьмой. Подошел, не успел спросить, что привезли,– подскочил активист и в лицо прямо: будете стоять? Другой схватил руку, и вот. Оказалось, кости копченые. И я бежал, а вслед кричали: номер скажи, номер! (Смеется.) Меня проштамповали.

Наташа. Давайте помогу!

Ковалев. Спасибо, спасибо! Уж теперь я дотащу сам. Подождите, дева моя! Когда автобус поднялся на холмы, я увидел вдалеке наш райцентр, в окнах вашей артели горел свет... Вы меня ждали?

Наташа. Ждала...

Ковалев. Когда женщина ждет, жилище приобретает смысл. Если никто не ждет добытчика, он не может быть счастлив. Жилище его холодно и пусто.

Наташа. Надо было Юру послать.

Ковалев. Юрочка не может стоять в очередях. Когда он был совсем мальчиком, он меня спрашивал: дедушка, почему бог заставил нас добывать себе пищу, разве нельзя было сделать нас такими, чтобы можно было жить только дыханием?

Наташа. Что купили?

Ковалев. Не знаю. Хватал все, что попадалось под руку. (Громко.) Юра!

Наташа. Он пошел встречать гостей.

Ковалев. Вы не обратили внимание, он плащ одел? Там довольно прохладно... В очереди за огурцами рассказали историю: вроде б один инвалид убил женщину курицей. (Пауза.) Ждали они кур. Сначала живыми стояли, потом, на ночь,– мертвыми, потом – опять живыми. Наконец до нее дошла очередь, и подвернулся инвалид. Она в сердцах ляпнула что-то, а он ее мороженой курой по виску. Кто за все это ответит, Наташенька?

Молчание.

Да-а! Самое-то главное я не рассказываю! Мы здесь, в районе, ничего не знаем, а в области все время что-то происходит. Говорят, голос нашли и арестовали!

Наташа. Какой голос?

Ковалев. Человеческий голос. Там, за железнодорожным вокзалом, до сих пор собираются толпы людей.

Наташа. Мне рассказывали...

Ковалев. Но ведь что поразительно! Он ведь никого не ругал, ничего такого запретного не говорил. Просто возникал и разговаривал иногда, читал отрывки из наших же газет. Ведь милиция с ног сбилась – все этот голос искали! Никто не может понять до сих пор, как он появлялся, откуда звучал голос. Я поехал туда! Я вот только что своими глазами видел, как люди стоят и ждут. Ждут! Очень много молодежи, все на каком-то подъеме, Говорят, вокруг на ближних улицах была паника. Говорят, соли нет в магазинах, мыло все раскупили. Несколько юродивых там. Конечно, их отгоняют...

Наташа. Это что?

Ковалев. Вот это? Дайте-ка я очки надену. Так... Это хлорофос.

Наташа. Вы своих гостей морить собираетесь?

Ковалев. У нас клопы, дева моя, клопы, У вас их нет?

Наташа. В моей комнате, слава богу, нет.

Ковалев. Я вам сочувствую, дева вы моя прекрасная.

Наташа. Владимир Викторович, я же просила вас, не зовите меня так. Какая я вам «дева»? Вчера приезжала областная комиссия, я показывала территорию, а вы мне: дева! Я чуть со стыда не сгорела.

Ковалев. Областная комиссия? Я думал, к вам прислали новых инвалидов, А я-то все гадал: что у них, у бедных, не так? И видят, и слышат... Я ведь решил, что у них что-то с головой. Один особенно хорошо зевал, с таким, знаете ли, искусством.

Наташа. При моем контингенте тоже не надо. Один уже начал: дева Наталья Петровна. Они все улавливают не хуже нас с, вами.

Ковалев. Сказали бы комиссии, что я тоже контингент.

Наташа. Они так и подумали. Масло растительное где?

Ковалев. А где подсолнечник, спросите, сначала. Где многие культуры и злаки, произраставшие на русской земле? На-та-а-лья Петровна! Что, что это за тетка такая? Я никогда не буду вас так величать. Конечно, вы большой начальник, а я всего лишь библиотекарь. У меня в подчинении всего один человек, и тот – мой внук. У вас, понимаете ли, «специализированное предприятие», «артель картонажных изделий»! Слова-то какие! Бросает в дрожь. Хочется немедленно занять место в строю.

Наташа. Иногда я смотрю на вас...

Ковалев. ...и думаю: не посадить ли его коробочки клеить?

Молчание.

Клеил, дева моя, клеил и деревья валил. А вы думаете, где я библиотечному делу обучался? Я ведь, если хотите знать, изучал древнейшие языки. Нет, вы – дева, юная, чистая дева! Ну улыбнитесь хоть бы раз! Оставьте эти проклятые сумки, дайте посмотреть на вас. Двести шестьдесят седьмой номер заслужил – притащил столько провизии. Как я люблю, когда вы поднимаете волосы по-старинному, открываете лоб.

Наташа. Время идет, у меня ничего не готово. Чем вы будете своих гостей кормить?

Ковалев. Что это, и бусы у вас новые? Слова-то какие попадаются сегодня – бусы! Наташа, Натали, садитесь, дружочек.

Наташа. Только, ради бога, без «Натали»!

Ковалев. Ну хорошо, хорошо. Я хотел вас спросить кое о чем.

Наташа. Вы как будто меня не слышите! Готовить пора.

Ковалев. С Юрочкой общались?

Наташа. Водку все-таки купили?

Пауза.

Ковалев. Наташа, я не буду скрывать от вас: на коньяк у меня не хватило денег. Конечно, коньяк приличнее, но мы не можем позволить себе...

Наташа. Не надо было вообще ничего.

Ковалев. Ну как это, как это? Приедут двое мужчин – вы думаете, о чем говорите? Сегодня вы познакомитесь с Юриным братом.

Наташа. Мы знакомы.

Ковалев. Каким образом?

Наташа. Валерий приезжал сюда...

Ковалев. Ах да! Ну, конечно. Голова моя в сквозняке, уши надо заложить – все выдувает. Это Юрочка пришел ко мне в детстве с пальчиками в ушах и говорит: «Дедушка, ты мне сказал, что у меня в голове сквозняк, так я дырочки заложил». Такой был живой мальчишка... Ну и как он вам?

Наташа. Кто? Валера?

Ковалев. Сводные братья – а просто ничего общего, как будто и матери у них разные. Второй мужчина знаете кто? Юрочка вам не рассказывал?

Наташа. Я не спрашивала.

Ковалев. Подождите. Это наш новенький отчим. Он появился совсем недавно, мы его еще не видели. Сегодня нам его показывают. Юра редко видел мать. Наташенька, когда вы приехали сюда, вы озарили Юрину жизнь, не осталось следа от его спокойствия, опять появилась бессонница, эти его страшные головокружения... (Смеется.) Читать стал меньше, поглупел... А какие беседы он проводит у вас в артели! Я тоже слушаю.

Наташа. Вы ему передайте: не надо обо всем с ними говорить.

Ковалев. Почему?

Наташа. Люди они отсталые.

Ковалев. А мне кажется, они все понимают. Наташа, скажите откровенно... Как бы это выразиться точнее... Юрочка кажется вам неудачником? В тридцать пять лет – выдает книги! Его мать оставила моего сына. Когда Юрочке был год, у нее появилась новая семья. Вы, наверное, знаете, Наташа, что Юра был осужден?

Наташа. Да, знаю.

Ковалев. Его посадили в больницу, хотя он был совершенно здоров! Молодые люди надумали издавать журнал, студенты,– вот, собственно, и все. Юра собрал стихи, рассказы и написал предисловие. Ему и пришлось отвечать. Никто не вступился за него. Столько профессоров в университете, доцентов – никто! Все молчали. Из университета, с последнего курса,– в сумасшедший дом! У него ужасная судьба! Он немногого добился в жизни. Брат Валера уже дважды был женат, обе спортсменки – альпинистка и слаломистка. Зачем он приезжал? Пил, ругался страшным матом, хорош был! Удачлив: на два года моложе Юры, а какая сделана карьера! Вы ведь знаете, Наташа, их мать – директор областного телевидения. Быть сыном такой известной женщины тоже ведь нелегко. Юра теперь каждый день смотрит на нее, слушает, как она читает вести с полей, но они ведь не встречаются... А что все-таки Валера тут делал месяц назад?

Наташа. Приезжал на рыбалку с товарищем. Что вы так смотрите?

Ковалев. Да-да. Товарищ очень мне понравился. Умный, непьющий. Помните, сколько Валера выпил тогда? А вы говорите, не надо спиртного... Ничего, Юрочку реабилитируют, он займет мое место, будет вместо меня заведовать библиотекой, станет начальником. Тогда он вам понравится.

Наташа (с трудом). А вы куда собираетесь?

Ковалев. Как куда? Наташенька, если бы не Юрочка, я бы давно уже прорастал каким-нибудь цветом. Только с годами, дева моя, начинаешь понимать, как хороша жизнь. Сколько грязи, ужаса в ней, а все равно – такой вот день, такой вот полдень и...

Молчание.

Неужели Юра не пробовал поговорить с вами?

Наташа. Мы все время разговариваем: я говорю, он молчит.

Ковалев. Он вам совсем не нравится?

Молчание.

Я вас мучаю.

Наташа. Ничего, я привыкла. Пойду попробую приготовить из того, что вы купили.

Ковалев. Подождите. Я давно собирался начать этот разговор. Он ведь сам вам ничего не скажет. Я знал, что мне придется признаваться за него. (Пауза.) У меня так заколотилось сердце!

Наташа. Владимир Викторович, не надо.

Ковалев. Просто я волнуюсь. Я тоже ведь к вам привязался. Я хочу сказать: если вы... если Юра... тогда я смогу спокойно умереть – Юрочка один не останется. Ему нельзя одному. Он плохо приспособлен. Я, кажется, не то совсем говорю. Вы же видите, он к вам неравнодушен. Вы женщина, вы, конечно, давно это заметили. Простите меня, старого дурака. Я знаю Юру, он никогда не скажет того, что чувствует. Он сейчас на таком подъеме. Он счастлив. Я знал, что он когда-нибудь полюбит. Я боялся, что ему встретится недалекая женщина. Вы добрая, чуткая...

Наташа. Это я-то добрая?

Ковалев. Вы работаете с такими людьми. Кто сейчас, в наш век, помнит, что есть несчастные, обиженные судьбой. Людям давно уже надо называться как-то по-другому. Вы приехали сюда по зову сердца...

Наташа. Предложили место с площадью – я поехала. Для женщины важна площадь, вот и все.

Ковалев. У вас общее дело. Как это хорошо, что Юрочка занимается с ними. Это хорошо, это важно. Разве не святая мысль пришла в вашу светлую голову?

Наташа. Составляли план мероприятий, надо было и культурную работу... Я вообще хотела, на перспективу. Он сам начал. Кстати, деньги небольшие у нас есть. Я могу ему заплатить за кружок. По существу, он ведь кружок ведет. Вы ему скажите. Я предлагала, он не хочет.

Ковалев. Вы ему предлагали деньги? Да разве он взял бы?

Наташа. Немного на карманные расходы. У мужчины должны быть в кармане деньги, чтобы не было такого... когда женщина платит. В Доме культуры смотрели лилипутов, он в перерыве мялся: не на что было в буфет пойти. Пусть оформляет кружок.

Ковалев. Наташенька, мы все свои деньги тратим на книги. Вы знаете, сколько нам отпускают новых книг. Тут стояли все вместе – и наши и библиотечные. Мы скромно живем. А куда ездили позавчера? Вас целый день не было.

Наташа. Надо было в область.

Ковалев. Вы не поссорились с Юрой?

Наташа. С чего бы это?

Ковалев. Все! (С подъемом.) Я должен был, вы говорите, купить растительного масла? Вот увидите, оно есть в нашем магазине. Приедет мать, я хочу, чтобы вы познакомились.

Наташа. Я не против. Вы придаете этому какое-то значение?

Ковалев. Да! Да! Почему Юра ушел так рано? До автобуса еще полтора часа. Вы не заметили, плащ был на нем?

Наташа (смеется). Что он, мальчик, ребенок, что ли?

Ковалев. Как вы редко смеялись в последнее время!

Наташа. Ему сорок лет скоро.

 

Ковалев. Сорок? Тридцать шесть! Ему еще нет тридцати шести. Не говорите ему ничего о нашей беседе. Иду в магазин. Я выжму из них масло!

Библиотекарь (мягкая обложка) Автор: Галин Александр Издательство: ФТМ (Москва, Россия) Год издания: 2014 ISBN: 978-5-4467-2087-3 Подробнее...