|
 |
 |
Общество с ограниченной ответственностью «Агентство ФТМ, Лтд.», созданное в 1990 году, работает в сфере авторского права. |
 |
|
|
|
|
|
|
|
|
| Поиск по сайту: |
|
Результаты поиска >> Взрослая дочь молодого человека
|
|
Взрослая дочь молодого человека
В центре пьесы — переосмысление противостояния стиляг и идеологически правильных партработников: главный герой произведения по кличке Бэмс во время учебы в университете был призван к ответу вышестоящими органами за свое увлечение «американским образом жизни», а проще говоря, западной музыкой. Его сокурсник, комсорг Ивченко — не вмешался в учиненную над ним расправу. Встретившись спустя много лет, бывшие друзья смотрят на давно отгремевшие страсти с позиции умудренных жизнью людей. Как писал сам Виктор Славкин: «Поначалу пьеса называлась «Дочь стиляги», и в ее основе лежала подлинная история. Со мной в институте учился парень по кличке Бэмс. Он увлекался запрещенным тогда западным джазом, модно одевался, его любимым писателем был Хемингуэй. Однажды на факультетском вечере он спел по-английски «Чаттанугу-Чучу», что тогда приравнивалось к антисоветской пропаганде. Помните: «Сегодня он играет джаз, а завтра – Родину продаст». Бэмса чудом не исключили из института, но и ходу после окончания не давали. Это воспоминание и послужило толчком к пьесе». Один из главных лейтмотивов творчества Славкина — прощение подлости, совершенной близкими, друзьями, словом, теми, с кем связана большая часть жизни — прослеживается и здесь. «Взрослая дочь» написана чуть раньше «Серсо», поэтому в Бэмсе еще есть нетерпимость к Ивченко, при молчаливом содействии которого он на всю жизнь стал «инженером без допуска» («Я потом всю жизнь старался, но к чему то в жизни меня так и не допустили»), в то время как главный герой «Серсо» Петушок – по человеческим меркам, уже совсем просветленный, и никак не реагирует на то, как его предприимчивый друг Паша бесстыдно пытается присвоить принадлежащий ему дом буквально у него на глазах. По позднему Славкину, если рубишь концы — то вместе с предавшими тебя людьми, отсекаешь и куски своей жизни, в том числе и все хорошее, что было с ними связано. Философский посыл таков, что подлый человек – сам по себе лишь инструмент судьбы, и все что случается – оно бы все равно произошло так или иначе, а чья-то подлость – лишь катализирует будущие неудачи. В общем, во всем, что происходит с человеком – виноват только он сам. Как говорится, от судьбы не уйдешь. Интересно, что эти роли «пострадавших от жизни», блаженных неудачников в спектаклях Анатолия Васильева "Взрослая дочь молодого человека" и "Серсо" сыграл один и тот же актер - Альберт Филозов, таким образом, ставший театральным альтер эго автора и воплотивший тему эволюции доброты в отдельной личности.
|
Действующие лица:
Куприянов, по кличке Бэмс; Прокопьев, по кличке Прокоп — бывшие сокурсники технического вуза.
Ивченко
Люся — жена Бэмса
Элла — дочь Бэмса
Толя — сын Прокопьева
Игорь — сокурсник Эллы
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Обычная комната в обычной современной квартире. Обстановка на уровне среднего инженерского вкуса и среднего инженерского достатка.
Хозяин дома Куприянов — старая институтская кличка Бэмс — стоит посреди комнаты с хозяйственной сумкой в руках. Его бывший сокурсник Прокопьев — Прокоп — сидит на диване.
Люся, жена Бэмса, уставляет стол закусками.
Бэмс. Я не хочу, чтобы он приходил ко мне.
Прокоп. А что, Люсь, что? Что тут такого?
Люся. Вот человек! Ты, Прокоп, не представляешь, каким он стал!..
Прокоп. Бэмс...
Бэмс. Ты что, забыл?
Прокоп. Что?
Бэмс. Не помнишь?
Прокоп. А что помнить-то?
Люся. Спортом не занимается.
Прокоп. Когда дело было... Двадцать лет назад.
Люся. Чего наматывать одно на другое, чего наматывать... Что прошло, то ушло. Живи.
Бэмс. А я все помню.
Прокоп. А я забыл! Вернее, помню, но как о приятном.
Бэмс. Ничего себе, приятные воспоминания... Приятно вспомнить...
Прокоп. Слушай, Люська, а этот порошок, «Тайд» этот, он хорошо стирает?
Люся. Еще бы!
Прокоп (проверяет по списку). Тридцать пачек «Тайда»... Вычеркиваю... (Люсе.) У нас, знаешь, со стиральным порошком в Челябинске не очень. Мне моя список дала. Покупаю — вычеркиваю, покупаю — вычеркиваю...
Бэмс (отдает Люсе хлеб). Возьми.
Люся. Хорошо, мягкий...
Прокоп. Еще в самолет не пустят. (Закидывает ящик со стиральным порошком на антресоль.) А чего? Были когда-то и мы рысаками! А, Люсь?
Люся. Особенно ты.
Прокоп. Так на первые роли не претендуем. Мы челябинские утюги. На фоне Бэмса я был челябинским утюгом.
Люся. А сейчас?
Прокоп. Что?
Люся. А сейчас ты не утюг?
Прокоп. Тоже утюг, Люська, тоже! Но с прошлым. Требую уважения со стороны молодежи. Ведь было все это у нас, было!
Бэмс. Ну что было-то? Что?
Прокоп. Не спорю, все в основном у тебя. И Люську ты вон какую отхватил. Все в институте умерли! Помнишь, Люська, все просто так и подохли!
Люся. А теперь все живут, а мы с ним помираем.
Прокоп. Да вы что, парни?
Люся. Все у него не так, все не то, всем он недоволен. И мной недоволен.
Прокоп. Ну, вы тут, в Москве, заелись!
Бэмс (Люсе). Что ты несешь?
Люся. Прокоп свой. Кому я это скажу? Да у нас никто и не бывает... (Прокопу.) Певичка из «Ориона»— тогда звучало. А теперь я кто? Вообще никто. Так, Бэмс?
Прокоп. Ты мать. (Бэмсу.) Она мать.
Бэмс. Поговорите. (Выходит из комнаты.)
Люся. Как ты Бэмса нашел? Вы же лет десять не виделись. Постарел?
Прокоп. Да что ты! Бэмс — молоток! Ну, конечно, не то, что было... Ох и давал он тогда! Наш Бэмсик — первый стиляга факультета, король джаза, покоритель женских сердец. «Джонни, парень из Чикаго!» А как ходил, как ходил!.. Небрежно! На голове кок... (Прокоп пытается из остатков волос соорудить кок на голове и вообще демонстрирует все, о чем говорит.) Галстук с драконами до полу болтается... пиджак, плечи на вате — во! (Напевает.) «А мой пиджак, а канареечного цвета, тот не чувак, кто не носит узких брюк...» А у Бэмса самые узкие были — с мылом натягивал! Полуботинки на белой каучуковой подошве вот такенной толщины... Как они назывались-то?
Люся. На платформе.
Прокоп. Ты что? Какая платформа? Тогда такого слова не было. Как же они назывались... Погоди. Ну, еще подметку отрывали и белый каучук наваривали... Как называлось-то?.. Во! Вспомнил — «манная каша». Туфли на «манной каше». Сила! Ну, Бэмсик ходил! Я за ним только поспевал. Куда мне!..
Люся. Да, было дело... Помнишь, пели: «С тобой одной я буду танцевать, любимой называть...» Где сейчас эти танцы?.. Может, это действительно старость? Рановато, а?
Прокоп. А ты пой, Люся, пой! Ах, как ты пела тогда!..
Люся. Жизнь, видите ли, не удалась, блеска не получилось... Он вот, слышишь, насверлил дырок, полки собрался делать, потом бросил... Дырки целый год сверкают. И заделывать не дает. По воскресеньям подойдет, дощечку примерит, штукатурку колупнет и стоит вздыхает. Я ему хочу сказать: «Бэмс, да черт с ними, с этими дырками. И вообще черт с ним со всем!»
Прокоп (примеряя перед зеркалом новый пиджак). Пиджачок стрельнул... Ничего? Венгерский. Лацканы, плечи... Клетка крупная...
Люся (напевает).
Джонни, ты меня не знаешь,
Ты мне встреч не назначаешь,
Сколько раз меня встречал,
Но в толпе не замечал —
Не был ты со мною дружен.
В целом мире я одна
Знаю, как тебе нужна,
Потому что ты мне нужен.
Прокоп. Какие слова! «Потому что ты мне нужен» — надо же так сказать! По тем временам это звучало просто неприлично.
Люся. В кино теперь не поют перед сеансом. А больше я ни на что не гожусь.
Прокоп. А ты дома пой! Эх, если бы моя в Челябинске пела...
Люся. Дома скучно...
Прокоп. Сегодня повеселимся! Я знаю, как его развеселить, я знаю... Вам вот что, вам с ним надо побольше песен петь, ну, тех, которые мы пели тогда.
Люся. Слова забыты.
Прокоп. Вспомним, Люська! Сегодня соберемся и вспомним. Один — одну строчку, другой — другую, и все слова вспомним! Я знаю, как его раскачать! Я знаю...
В комнату возвращается Бэмс.
(Подмигивает Люсе и кричит.) Бэмс, «Чучу»!!!
Бэмс молчит. Пауза.
Люся. Не умеет человек радоваться жизни, ну не умеет!
Бэмс (Прокопу). Утюгом ты был, утюгом и остался.
Прокоп. Это наш Бэмсик-то не умеет?! Ха! Ты что, забыла?.. На факультетских вечерах какой скандеж был: «Бэмс, “Чучу”! Бэмс, “Чучу”»!..» И наш Бэмсик давал!!! Железно! Пиджак скинет, галстук расслабит, воротничок беленькой рубашечки так наверх вздернет — и как пойдет выдавать стилем: «Падн ми, бойз, из дет де Чаттануга-чуча»!»
Бэмс (зажимает уши). Ой!..
Прокоп. И я туда же! Но моих талантов только на второе «ча» и хватало. «Он «чу», а я — «ча». Бэмс начинает: «Падн ми, бойз, из дет де Чаттануга- чу...» И тут я ору свое «ча»! Он «чу», я — «ча»... Коронка! У нас всегда так: он — «чу», я — «ча»... Как он «чу», так я «ча»...
Люся. Тише ты, соседи...
Прокоп. У меня со слухом не очень, но ритм я всегда держал железно. А ну давай, Бэмс. «Падн ми, бойз, из дет де Чаттануга-чу...»
Бэмс. Заткнись.
Прокоп. Черт с ним! Не в коммуналке живете!
Бэмс. Мог бы пригласить его к себе в гостиницу... Или в ресторан... или... я не знаю... в боулинг.
Прокоп. Я думал, ты мне друг...
Бэмс. Тебе! А не ему.
Люся (Бэмсу). Постыдился бы, ей-богу! Ты же знаешь, зачем все это нужно. Не маленький. Прокоп специально приехал из Челябинска.
Прокоп. Скоро лето... Толя наш десятилетку кончает, в институт его хотим, в Москву... Надо парня в жизнь выводить. Мать мечтает, чтобы в Москве учился. Если провалится, не переживет. И эту поездку она придумала. Я, балда, сам проговорился, что с Ивченко вместе институт кончал... Мы с Бэмсом все инженерии, а он, смотри ты, проректор нашего института. И ректором будет, помяни мое слово, будет! Ну вот, вези, говорит, Толю, поговори... Вот приехали.
Люся. Я тебя понимаю. Сейчас эти конкурсы в институт — это не между абитуриентами, это между их родителями конкурс. Кто больше репетиторов наймет, у кого связи солидные, а кто и больше даст...
Прокоп. Ну, давать, сама понимаешь, я не собираюсь. А вот с Ивченко о Толе надо поговорить. Я ему позвонил вчера, он тут же вспомнил меня, Бэмса... «Приду,— говорит,— на встречу друзей». Так и сказал — «друзей». А может, не придет? Адрес записал, а сам не придет.
Люся. Придет. Ему тоже интересно на нас посмотреть. (Заглядывает в зеркало.) Правда, ничего хорошего он уже не увидит...
Прокоп. Если не поступит, мне в Челябинск хоть не возвращайся. Съест моя, съест...
Бэмс. А известно тебе, что Ивченко до сих пор не знает, что Элка — моя дочь?
Прокоп. Не знает?!
Бэмс. Он ей каждую неделю лекции читает и даже не догадывается, что она моя дочь. А откуда? Экзамены сама сдала, без папиной помощи, а сейчас — студентка Куприянова. Мало ли Куприяновых...
Люся. Да тебя все равно по фамилии в институте никто и не знал — Бэмс и Бэмс... «Бэмс, “Чучу”!»— звучало. Я замуж выходила — не знала, как его зовут.
Бэмс. И хорошо, и пусть не догадывается, что Элка — моя дочь.
Прокоп. А я считаю, зря. Она у тебя только на втором курсе, мало ли что может еще случиться, а он все-таки свой человек.
Бэмс. Как бы наоборот не вышло...
Прокоп. Да брось ты! Небось тоже о прошлом как о приятном вспоминает.
Люся. Мы, ребятки, в таком возрасте, когда все, что было, лучше того, что есть.
Бэмс. Ну ладно... Заклевали... Делайте что хотите.
Люся. А уже делать нечего — все на столе. Как стол?
Прокоп. Люська, стол как песня!
Люся (Бэмсу). Бэмс, милый, будь сегодня, как прежде,— добрым и веселым. Не будь этим самым... Бэмс, я с тобой.
Прокоп (обнимает Бэмса за плечи, тихонько раскачивается, напевает.) «Падн ми, бойз, из дет де Чаттануга-чу...» Ну, Бэмс,— «чу...»
Бэмс. «...ча».
Прокоп. Вот и хорошо! А чего?.. Посидим, выпьем... А, Бэмс? И мне так легче. Я его тут в программе «Время» видел. Представительный, цвет лица хороший... У меня в Челябинске цветной «Рубин-6». А чего вы себе цвет не приобретете?
Люся. На цвет не заработали. Жизнь наша черно-белая. Он там (в сторону смежной комнаты) не скучает один?
Прокоп. Нет. У меня парень нормальный, Толя мой. На пианино рубит от души. А чего вы себе пианино не купите?
Звонок в дверь. Люся идет открывать. Возвращается с Ивченко — красивым сорокапятилетним мужчиной, одетым по европейской моде, неброско, по-джентльменски. В меру солиден, в меру спортивен, в меру холен.
Ивченко (с порога). Здорово, чуваки!
Люся. Во дает! Слова помнит...
Ивченко. Подготовился к встрече друзей!
Прокоп. Здорово, чувак!
Бэмс. Раздевайся... Давай плащ повешу... Портфель сюда.
Люся (оглядывая Ивченко). Какой ты...
Ивченко. Какой?
Люся. Моложавый.
Ивченко. А что, разве нам много лет?
Прокоп. Ты вроде нас постарше был. Ты вроде до института уже поработать успел.
Люся. Так что лет нам всем по-разному.
Ивченко. А Бэмс все такой же молодец. Только кок на голове поредел.
Бэмс. Остатки прежней роскоши...
Прокоп. Мы еще ого-го!
Люся. Да уж молчи...
Ивченко. Кстати, откуда тогда это словечко «Бэмс» взялось?
Прокоп. «Бэмс и — нет старушки!» Помнишь?
Ивченко. Какая старушка?
Люся. Опять вы о возрасте! (Ивченко.) А у тебя что за прозвище тогда было?
Прокоп. Ивченко! Прозвище у него было — Ивченко. Я Прокопьев, меня, значит, Прокоп. А он Ивченко, и все. Факультетского деятеля не больно-то прозовешь...
Люся. Ну что ж, Ивченко, прошу к столу.
Все рассаживаются за столом.
Ивченко. Как живешь, Прокоп?
Прокоп. В Челябинске.
Ивченко. Неплохо.
Прокоп. Жить можно. Не Москва, конечно... До главного дослужился. Сын растет... вырос... школу кончает... вот в институт... этим летом... собираем его...
Ивченко. У меня там, в портфеле бутылки. Джин английский. А это тоник. Джин под тоник идет. «Бифитер» — обычная можжевеловка.
Выпивают. Пауза.
Люся. А твой джин ничего. Где ты его достаешь?
Ивченко. В Париже.
Прокоп. В Париже?! Ни фига!
Ивченко. Я недавно туда на симпозиум летал.
Люся. Часто за границу ездишь?
Ивченко. Бывает.
Прокоп. А я еще нигде не был.
Ивченко. Не горюй! Скоро все поедем в Кембриджи, в Сорбонны...
Бэмс. Все?
Ивченко. Что — все?
Бэмс. Поедем все?
Люся. Ну... многие.
Прокоп. Все будет в порядке, спасибо разрядке.
Ивченко (выпивает рюмку). А там ни капли в рот не брал. Грех пить в Париже. Да и не хочется.
Прокоп. А я бы в Париже все бистро так раз, раз — и все быстро бы обежал.
Ивченко. Такая атмосфера на улицах... непринужденно, развинченно... В метро девушка сидит, Баха пилит по нотам на виолончели, перед ней сковородка для денег... Бросил франк в сковородку — помог молодому дарованию, приятно.
Бэмс. Я шесть с половиной лет тому назад в Болгарию оформился. На отдых. На Златых Пясцах жил. Хорошо отдохнул! В отеле «Сирень». (Ивченко.) Не знаешь?
Ивченко. Не помню...
Бэмс. У немцев там шезлонг удобный, матрас надувной разноцветный, рулетка прямо на пляже... А у нас море Черное, небо синее, а кругом сплошной золотой песок! Кофе за границей дороже, чем у нас.
Прокоп. Дороже?! Во деятели! А говорят, у них там все дешевле.
Ивченко. Да брось ты, Прокоп! Возьми Америку, иди поешь в хороший ресторан — штанов не хватит.
Люся. Джинсов.
Прокоп. А я себе джинсы справил. Ага, за двадцатку. Можайская фабрика, между прочим, под носом у вас производит. Фирма «Ну, погоди!».
Бэмс. Выпьем за Прокоповы джинсы, чтоб хорошо носились.
Прокоп. Эх, парни, хорошо в отпуске! Никаких начальников, никаких подчиненных, забываешь, где будни, где выходные...
Ивченко. Счастливый!
Прокоп. Завтра крематорий осматривать поеду.
Люся. Прокоп в своем репертуаре!
Прокоп. Крематорий у вас новый в Москве открылся. Неужели ни разу не были?
Ивченко. Как-то не торопимся.
Прокоп. Ну москвичи, ну народ!.. Никакого любопытства. Вы поэтому и в Третьяковку не ходите — успеется, мол, всегда под боком. Я на вас прямо удивляюсь. Заелись! Да ваш крематорий — чудо архитектуры!
Бэмс. А ты откуда знаешь?
Прокоп. Соседняя фирма печи конструировала.
Бэмс. Серьезно? А-ха-ха!..
Прокоп. А чего ты смеешься?
Бэмс. Значит, мы все в твоей челябинской печечке греться будем?
Прокоп. Нет, товарищи, надо сказать, мы не справились. Не дожали мы эти чертовы печки. Мартены — пожалуйста! А эти не смогли. Там секрет какой-то.
Бэмс. Какой секрет!.. Бэмс — и нет старушки!
Пауза.
В Нью-Орлеане, когда хоронят, джаз играет...
Прокоп (запевает). «Падн ми бойз...»
Ивченко (Бэмсу). А ты и сейчас «падн ми бойз»?
Бэмс. Так...
Прокоп. Он «чу», а я «ча»... У нас всегда так: он «чу», я «ча»... Как он «чу», так я «ча»!!!
Бэмс. Заткнись!
Прокоп. Молчу, чувачок!
Ивченко. Во времена были! Смешно вспомнить... На джаз как быки на красное кидались.
Люся. А наш Ивченко впереди всех.
Ивченко. Не волнуйся, помню. Не лучшая страница моей биографии.
Бэмс. За биографию!
Люся. Бэмс, сократись!
Прокоп. Да пусть пьет, Люсь! Такой день.
Люся. Что день, что день?.. Завтра, между прочим, на работу.
Прокоп. Какая, к черту, работа — завтра суббота! Во — стихи!
Люся. Все равно ему больше не надо — я его знаю.
Ивченко. Действительно, черт с ней, с работой!
Люся. У нас строгий начальник.
Прокоп. А для меня эти времена — праздник! Лучшие пять лет моей жизни. Чего-то нам все хотелось, чего-то мы всегда придумывали... Вот взять эту «Чучу» нашу, мы же ее ночами репетировали! Я свое второе «ча» аж во сне кричал, а Бэмс, чтоб хрипеть, как Армстронг...
Бэмс. ...Пять пачек мороженого перед выступлением съедал!
Ивченко. Ах, какой тогда вечер факультетский был! Прямо настоящий мюзик-холл! Два фиолетовых луча под верх сцены пустили, там чемодан висит белый, чемодан опускается, барабанная дробь, выстрел — бац! — из чемодана Снегурочка, полный свет — это наша Люська! Потом — бац! бац! — Снегурочкин наряд к черту срывает и — в купальничке. Скандал!
Люся. Ой, ты рассказываешь, можно подумать, прямо стриптиз!
Ивченко. Вспомните, мы коленки наших девочек только на физкультуре и видели. (Люсе.) И как ты в этот чемодан уместилась?
Люся. Я тогда тоненькая была. По два батона в день съедала, а была тоненькая. А сейчас не жру ни черта — и все мало. А поесть я люблю. Макарончиков по-флотски, и мордой в подушку — наутро хорошо выглядишь.
Ивченко. Что назавтра на факультете творилось!.. Один я знаю.
Люся. Постойте, постойте, ничего не рассказывайте без меня. (Убегает на кухню.)
Прокоп (запевает). «У московских студентов горячая кровь...»
Ивченко. Ну хорошо, двадцать лет прошло... Вот ты, Прокоп, скажи мне: почему нельзя было показать вашу «Чучу» перед выступлением?
Прокоп. Да, вам покажешь... Вы бы нас все равно не пропустили.
Ивченко. Почему? Нашли бы рубрику — «Их нравы» или «Дядя Сэм рисует сам». Шикарно бы прошло!
Люся (возвращается из кухни с картошкой). У Бэмса на собрании один спрашивает: «Зачем тебе усы?» А Бэмс: «Ты очки носишь, а я усы».
Прокоп. Бэмсику нашему тогда попало...
Бэмс. Одного из ваших я на всю жизнь запомнил. Аспирант какой-то. Прорабатывал нас. Даже не его самого, а глаза запомнил — прозрачные такие, немигающие, прямо в душу смотрел, крючок. «Диплом вам дадут, но будете вы инженер без допуска. А вы,— говорит,— знаете, что такое инженер без допуска?» Я тогда не знал, что это такое, но понял: что-то очень страшное. Это значит, все вроде допущены, а я вроде нет... К чему?!
Ивченко. Пугал.
Бэмс. И ты знаешь, испугал. Я потом всю жизнь старался, но к чему-то меня так и не допустили.
Ивченко. А где ты работаешь?
Бэмс. Не имеет значения...
Ивченко. Ну а все-таки?
Бэмс. Знаешь, что такое стасорокарублевый инженер? Плюс, правда, прогрессивка. Технадзор. Все строят, а я надзираю.
Ивченко. Надо что-то для тебя придумать.
Бэмс. Не надо. Мне сорок четыре. Еще лет шестнадцать понадзираю — и на пенсию.
Люся. Ну, ребята, ребята! Давайте лучше о прошлом! Ой, помню, как я в своем купальничке на сцену вылетела...
Ивченко. В желтом.
Люся. Точно, Ивченко,— в желтом. И у меня слова такие были: «Вот я, Снегурочка, прискакала к вам из леса, я от Дедушки Мороза, поздравляю вас, товарищи с наступающим 1954 годом!»
Бэмс. Точно! Пятьдесят четвертый.
Пауза.
Люся. Ну вот, выкинули меня из чемодана, подхожу я к авансцене, делаю маленькую паузу, и вместо этого: «Бэмс, “Чучу”!»
Прокоп. Коронка!
Бэмс. Скандал...
Ивченко. Партизанщина.
Люся. Партизанщина — это если бы я негритянский танец в ватнике танцевала.
Прокоп. Коронка!
Люся. У вашего декана так челюсть до полу и отвалилась.
Прокоп. А он, Кузьмич наш, как назло, в первый ряд сел. Коронка!
Бэмс. Кочумай, утюг!
Ивченко. Он с женой был, ну, она, наверное, ему на Люську и наклепала. (Люсе.) Ты же была не институтской, со стороны. Деканша тебя в «Орионе» видела.
Люся. Певичка из «Ориона» на сцене серьезного вуза — о ужас!
Прокоп. Вот название было — «Орион»! Теперь так кинотеатры не называют. Все больше «Темп», «Прогресс»... Тьфу!..
Ивченко. Певичка из «Ориона»... Я тоже ходил тебя смотреть.
Люся. Слушать.
Ивченко. Смотреть. И слушать, как ты поешь.
Прокоп. Вот Бэмсик — мужик! Такую бабу у всех из-под носа увел! (Ивченко.) Знаю, знаю, вы после своих заседаний бегали на Люську посмотреть... А Бэмс взял и увел ее у вас из-под носа!
Ивченко (Прокопу). А у вас?
Прокоп. Мы челябинские, мы не претендовали... Люська, и чем тогда он тебя взял, этот чертов стиляга?
Люся (напевает). «Я помню, было нам шестнадцать лет...»
Бэмс. Ну, чего мы с тобой, Прокоп, хотели тогда? Чего хотели? Да не так уж много... Хотели одеваться поярче, хотели ходить такой походочкой пружинистой, джаз хотели. Хэма читать...
Ивченко. Кого?
Бэмс. Хемингуэя. Я ничего лучше не читал.
Ивченко. А ты сейчас много читаешь?
Бэмс. Все равно лучше Хэма никого нет. Я это и тогда говорил, и сейчас. Я Чюрлёниса знал! Тогда о нем ни слова, а я знал — Чюрленис! И что Пикассо— человек. Но разве вы меня, такого, слушали... Помню, в пятьдесят шестом, в самом конце, выставка Пикассо в Москве... Народу!.. Все стоят, ждут, напирают, открытие чего-то задерживается. И вдруг выходит Эренбург... у него такая трубочка была, тоненькая, как мундштук, и сигареты он в эту трубочку вставлял... выходит он с этой трубочкой и говорит: «Мы с вами двадцать пять лет ждали эту выставку,— потерпите еще двадцать пять минут». И мы успокоились и еще немножко потерпели... А потом я все это увидел... Кошку с птичкой в зубах... портрет Франсуазы, где в профиль оба глаза видны...
Прокоп. Да ладно, Бэмс! Заладил: «Я говорил, я предупреждал...» Чего ты стариком заделался? Ты у нас еще молоток!
Бэмс. Молоток... Вон от кока три волосинки осталось. Помнишь, какой у меня кок был?
Люся. А у меня «венчик мира» — прическа тогда называлась. В середине гладко, а по кругу такие кудряшки шли — «венчик мира». Нас с Бэмсом сразу хоть на обложку журнала «Крокодил»! «Жора с Фифой на досуге танцевали буги-буги...»
Бэмс. А теперь про Пикассо во всех энциклопедиях пишут: Пикассо—тире — гений.
Прокоп. Так хорошо! Чего ж тут плохого? Хорошо, что пишут. Брось, Бэмс!
Люся. Я помню, было нам шестнадцать лет...
Бэмс и Прокоп (подхватывают).
...Душа не знала жизни тень,
Поцеловались мы тогда с тобой
В весенний день.
Тянулись ветки сада
К тебе через ограду,
Букеты роз роняли
И на свиданье звали...
|
|
|
|
|