|
|||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||
Результаты поиска >> Редакция
Действующие лица Осип Эмильевич Хесин — симпатичный мужчина лет сорока с длинными светлыми волосами. Роста маленького, злопамятный, но всегда дает взаймы. Носит огромные прямоугольные очки, любит неожиданно вскрикивать и пить «Зубровку» (хотя за этим делом его ни разу не видели). Ответственный редактор газеты. «Первопечатникъ». Саша Воскресенский — зам Осипа Эмильевича. Тридцатилетний студент. Десять лет учится в Литературном институте им. Горького. Двигается несколько странно — животом вперед. Худой и высокий, выше главного редактора на полторы головы. Тоже любит «Зубровку», но в отличие от Хесина — пьет. Считает себя поэтом. Виктория Львовна Охина — коммерческий директор газеты «Первопечатникъ». Женщина в возрасте и в теле. Характер — мужской. Много курит. Стрижка почти под ноль. Из своего кресла встает лишь в случае прямой и непосредственной угрозы. Но все, про нее сказанное, не имеет значения, потому что она — читай первое предложение. Лина — секретарь-референт газеты «Первопечатникъ». Юная блондинка восемнадцати лет от роду. Второй год пытается поступить на журфак МГУ и на работе читает брошюрки для абитуриентов. Очень модная. Чувствует себя центром всеобщего внимания. Самсон Королев — новый сотрудник «Первопечатника». Любимец Охиной и просто успешный человек. Вашингтонский еврей лет пятидесяти пяти с претензией на диссидентство и заискивающей манерой общения. Кроме Охиной его не любит никто. А Хесин даже прячет от него лучшие книжки. Пишет дорогущим Parker’ом. Лева Булочкин — настоящий богатырь с густыми славянскими кудрями и бородой. Носит всегда одну и ту же военную форму цвета хаки, купленную на Черкизовском рынке. Говорит высоким детским голосом. Наивен и тоже, как ответред, злопамятен. Всегда берет в долг. Самый отчаянный полемист газеты. Василина Рёкк — поэтесса, первая преподавательница Хесина в Литинституте, его самый близкий друг. Савелий Двулюбский — ректор Литературного института им. М. Горького. Поджарый седоватый мужчина с резким взглядом на вещи. Всегда носит костюм и коричневый кожаный портфель. Советский во всех смыслах человек. Когда-то учил Хесина. Теперь учит Воскресенского. Юрий Фальцвейн — известный московский поэт. Уже далеко не молод. Тамара Ираклиевна — третья жена Фальцвейна. Гораздо моложе Фальцвейна. Поклонница его таланта — в бытность до замужества. Юрий Геннадьевич и Толя — охранники в редакции. Ирочка, Анечка и Настя — студентки Фальцвейна. Человек с кинокамерой. Человек с микрофоном. Женщина за столом. Саша — студент Фальцвейна, человек в длинном шарфе. Игорь — студент Фальцвейна. Второй мальчик и Третий мальчик — два студента Литературного института им. Горького — без имен. Лаборант Литературного института им. М. Горького. Галина Дмитревна — сотрудник редакции, женщина в химической завивке и очках. Старик на трамвайной остановке. Женщина на трамвайной остановке. Юный Автор. Врач скорой помощи. Два медбрата. Две кошки — одна рыжая, вторая дворовая. Выпускники Литературного института на вечере в честь семидесятилетия первого выпуска.
Действие первое Акт 1 Небольшая комната на первом этаже старинного московского особняка в центре города. Два окна. Напротив каждого — облезлый письменный стол, на нем — компьютер. У стены — до самого почти до потолка деревянный шкаф с тяжелыми чугунными ручками. Распахивается настежь всякий раз, как кто-нибудь, входя в дверь, наступает на одну проклятую половицу. Повсюду книги. У правой стены они свалены в две огромные кучи. Сверху врастопырку валяется чей-то поэтический сборник. День. У одного стола стоит черная спортивная сумка. Среди бумаг и ручек на тарелке — два пирога. Никого как бы нет (Воскресенский сидит за углом — его не видно — и задумчиво читает свежий номер «Первопечатника»). За окном беспокоится поставленный на сигнализацию автомобиль. Хесин (появляясь в дверях, прислоняется к косяку левым плечом и долго смотрит перед собой. Вдруг тихо начинает говорить стихами). Невозможный старик из Вермонта Отрастил бородищу для понта. Не стоит сердиться — Это не Солженицын, А обычный старик из Вермонта!.. Воскресенский (высовываясь из-за угла, сильно заторможенным голосом на одной интонации). Рискуешь, Осенька… вдруг мы нынче Алексан Саича любим? Дай мне пирог. Гы!.. Хесин вздрагивает. Дверцы шкафа распахиваются. Хесин (хмурясь и порываясь к столу и шкафу одновременно). Ну вот, ты…! Я же просил не пугать меня зря! Воскресенский (пристально глядя на пироги). Дай мне пирог. Я с утра ничего не ел. Хесин (запихивая выпавшие книжки обратно на полки — как попало). А сейчас и не утро уже! Ага! Я, между прочим, обедаю! А тебе — вредно. Жирным будешь. Воскресенский (никак не реагируя на шутку — все так же, на одной интонации). Почему ты такая сволочь? Ну, дай мне хотя бы одну штуку. Ты — завтракал. Дай. Хесин. Не дам. Я старый — могу неожиданно умереть. Поэтому обедаю дважды. Отстань. Воскресенский берет оба пирога и заталкивает их в рот, ничуть при этом не давясь. Воскресенский (возвращаясь к чтению газеты). Ненавижу тебя. Зараза. Смотри, что я, оказывается, написал. Интересно. Хесин (уже прожевав и проглотив пироги, облизывается). Что? Икота прошла, да? Расшифровал-таки? Воскресенский (смутно поднимая глаза от газеты). А ты что — видел? Я вот ничего не помню. Помню, был парк, ты опоздал, потом Лева принес свиную нарезку и пластиковые стаканчики — упаковка пять штук, цена пятнадцать семьдесят за все, и потом — эта баба… о-ооо!.. (Горестно закрывает лицо газетой.) Хесин (подходит к Воскресенскому, присаживается на его письменный стол. Дурашливо-ласковым голосом). Ну, что она? Обидела тебя? Не плачь, маленький! Тетки — они такие! Им только дай поиздеваться над Воскресенским! Не плачь, маленький! (И вправду гладит его по голове грязной рукой. Рука — в масле от пирогов.) Воскресенский (не замечая подвоха). Я написал, что мы сидели в Покровском-Стрешнево. Мы что, правда, там сидели? Ни черта не помню. Хесин (продолжая издеваться). Мы там не только сидели. Мы там ходили и даже лежали, Сашенька! А Лева наш еще хотел с моста прыгать! Но мы — лично ты — его остановили! Мы не дали ему рискнуть нашими стаканами и свиной нарезкой! Ты — молодчина! Воскресенский (делая неловкие попытки освободиться от хесинских ласк). Перестань меня гладить. Педераст чертов. Не дал мне пирог, а теперь — пользуешься. Убери руку. Хесин (отходя к своему компьютеру). Охина требует от тебя филантропию. Я на прошлой неделе писал. Теперь — твоя очередь. (Кидает ему через стол яблоко. Тот не успевает поймать, и яблоко расплющивается о стенку, оставляя на ней пятно.) Воскресенский (зажмурившись и поджав под себя руки и ноги). Ты — дурак. Совсем меня убить хочешь. Я и так нервный. Я не буду ничего писать — потому что я не помню, на кого из политиков мне нужно злиться. Я вообще своего псевдонима не помню. Хесин (обкусывая свое яблоко). Да зачем тебе псевдоним какой-то? Ты и так страшный. Слушай, я серьезно. сегодня сдаем филантропию, звоним Басинскому и апосля идем жрать борщ в «Мисхет». Давай, работай. Воскресенский (все больше прикрываясь газетой). Я отказываюсь. По личным причинам. Гы!.. Хесин (злясь). Порочный противный мальчик! Давай, работай. Надоел! Сейчас Охину позову! Воскресенский (изображая страх). Понял, понял. Клара Цеткин форевер! (Делает неприличное движение руками.) Хесин (жадно улыбаясь в монитор). Дурак ты, Сашенька! Раздается звонок по городскому телефону. Хесин и Воскресенский с минуту смотрят друг на друга, ожидая, кто возьмет первым. Наконец первым берет Хесин. Хесин (строго). Да. Хесин. Нет. Чистейшая питьевая вода ваша нам не нужна. Мы пьем из-под крана в сортире. Пожалуйста. Хесин вешает трубку. Не успевает убрать руку, как раздается звонок по внутреннему телефону. Хесин берет трубку опять. Хесин. Да. Хесин. Что? Почему не работает? Не могли прозвониться? Минуточку. Подождите, я через пять минут выйду к вам (вешает трубку и смотрит на Воскресенского). Началось. У нас сломался городской телефон. Воскресенский (безмятежно). Но вода же к нам прозвонилась? Хесин (хмурясь). Вода-то прозвонилась. А вот Ицкович — нет. И это плохо. (Думает. Потом берет трубку внутреннего телефона и куда-то звонит.) Аллё! Это Хесин из «Первопечатника». А вот у нас совсем не работает телефон. Кто-нибудь может его починить? А то мы плачем. Да. Нет. Тот, по которому я говорю, — работает. Как бы я тогда по нему говорил? Ага. Жду (вешает трубку). Идиоты. Страна непуганных идиотов. Сашенька, я сейчас вернусь. Хесин уходит из комнаты в проходную. В это время Воскресенский пытается найти в его сумке еще хотя бы один пирог, но ничего не находит и возвращается читать газету. Хесин приходит через пять минут с целой охапкой книжек. Хесин. Вот они, издатели, паразиты! Опять шлют на рецензию. Мы еще те не отпятирили. Кто у нас пятерку новинок писал? Ты? Не ты? А кто? (Кидает книжки куда-то на стол, не глядя.) Я здесь подохну, Саш. А я так еще хочу красоты! Воскресенский (придвигается и гладит Хесина по голове). Не плачь, мальчик. Все обойдется. Хесин (яростно отмахиваясь). У-уу, извращенец! Уйди, не мучай меня! Кто-то стучит в дверь. Потасовка Хесина и Воскресенского прерывается, и оба видят на пороге Леву Булочкина. У Левы потный лоб, кудри приклеились к нему намертво; необъятная дубленка распахнута, из-под нее торчит форма цвета хаки. В руках — огромный желтый рюкзак. Взгляд безумный. Хесин (закручиваясь вокруг собственной оси на стуле). Левочка! А когда ты последний раз мылся? Нам с Сашей просто интересно. Лева (тяжело глядя на Хесина). Ой, уймись, Ось! Вчера — и ты мне спину тер. Привет, Саш! Ну, кто нас сегодня? А? Хесин. Да как обычно. Сами. Ладно, кроме шуток. Нужно писать филантропию. У Воскресенского — сифилис с нарушением всех рефлексов, и он писать не может. Очки с носа падают. Может, ты? Лева (располагаясь на свободном кресле). Гнать вас всех отсюда надо. А чего писать-то? Хесин (осклабясь и жестикулируя). Ну, как всегда. Меня во власти не устраивает то, что свою зарплату я пропиваю быстрее, чем ее успевают не заплатить. Лева. Ось, мы же — частные. Хесин. Тогда за то, что быстрее успевают пропить другие. Ну, придумай что-нибудь. Ты же умный. Воскресенский (делает круглые глаза и тычет пальцем в газету). У-оо! Тут реклама! Хесин (назидательно). Да, Сашенька. Мы живем в стране развитого капитализма. За их спинами возле двери слышится извиняющееся покашливание. Все трое нехотя поворачиваются. Автор. Кх-кхм! Звонит городской телефон. Хесин (не снимая трубки — в пространство). Аллё! Лева (снимает трубку). «Первопечатник». Аллё. Нет. Вентиляторы нам не нужны. Зимой мы впадаем в спячку и не мерзнем. Вешает трубку. Хесин (встает со стула, подходит к шкафу и развратно опирается на него правой рукой). Здрасьте! С чем пожаловали? Автор (смущаясь). Я… мне… я вам звонил! Вчера. Вы сказали, что можно прийти и писать о книжках. Пройти у вас практику. Все трое первопечатников лукаво переглядываются. Хесин. Ну? Автор (еще больше смущаясь). Я… вот. Это, собственно, все. Хесин. А ты учишься что ли? Автор (оживляясь). Да! Я студент МГУ им. Ломоносова, факультет журналистики. Мой научный руководитель — Зюзюкин Иван Иваныч! Никто никак не реагирует на слова студента. Хесин. Ну? Автор. Он нам много рассказывал о вашей газете на семинарах! Мы даже писали работы, анализировали стиль ваших журналистов. Лично я делал литературный портрет Льва Семеновича Булочкина. Булочкин поперхивается и нервно сглатывает. Хесин. Ничего, Лева, не бойся. Мальчик делает тебе комплимент. Автор густо краснеет. Хесин. О книжках, говоришь? А кто тебе сказал, что мы пишем о книжках? Автор. Ну, как же… у вас в выходных данных написано… Газета о книгах и… Хесин. Да мало ли что там написано! Это все Илюшка, наш верстальщик, зараза, — балуется. А я спрашиваю, почему ты уверен, что мы и вправду пишем о книжках? Автор. Ну… Воскресенский (обращаясь к автору). Где вы видите хотя бы одну книжку? Между тем со стола соскальзывает какой-то томик и громко падает на пол. Автор вздрагивает. Автор (показывая на упавшую книжку пальцем). Ну вот, хотя бы… Воскресенский. Это — мираж. Фикция. Хесин. Да и что такое вообще Книга? (Обводит коллег понимающим взглядом.) Яд! Она делает людей умными, злыми и завистливыми. И — жадными. Хотите ли вы, молодой человек, стать злым, жадным и завистливым? Лева. И слепым, как церковная крыса? Воскресенский. И нищим, как она же? Автор. Ну, нет… я… Хесин. Тогда идите молодой человек! Идите и дышите полной грудью! Радуйтесь молодости и никогда — слышите? — никогда не читайте книг! Прощайте! Лева. Пока! Воскресенский. Пока! Автор. До свидания. Спасибо… Уходит удрученный.
Трое первопечатников сначала смотрят ему вслед, а потом разражаются диким хохотом.
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||
|