Действующие лица
Осип Эмильевич Хесин — симпатичный мужчина лет сорока с длинными светлыми волосами. Роста маленького, злопамятный, но всегда дает взаймы. Носит огромные прямоугольные очки, любит неожиданно вскрикивать и пить «Зубровку» (хотя за этим делом его ни разу не видели). Ответственный редактор газеты. «Первопечатникъ».
Саша Воскресенский — зам Осипа Эмильевича. Тридцатилетний студент. Десять лет учится в Литературном институте им. Горького. Двигается несколько странно — животом вперед. Худой и высокий, выше главного редактора на полторы головы. Тоже любит «Зубровку», но в отличие от Хесина — пьет. Считает себя поэтом.
Виктория Львовна Охина — коммерческий директор газеты «Первопечатникъ». Женщина в возрасте и в теле. Характер — мужской. Много курит. Стрижка почти под ноль. Из своего кресла встает лишь в случае прямой и непосредственной угрозы. Но все, про нее сказанное, не имеет значения, потому что она — читай первое предложение.
Лина — секретарь-референт газеты «Первопечатникъ». Юная блондинка восемнадцати лет от роду. Второй год пытается поступить на журфак МГУ и на работе читает брошюрки для абитуриентов. Очень модная. Чувствует себя центром всеобщего внимания.
Самсон Королев — новый сотрудник «Первопечатника». Любимец Охиной и просто успешный человек. Вашингтонский еврей лет пятидесяти пяти с претензией на диссидентство и заискивающей манерой общения. Кроме Охиной его не любит никто. А Хесин даже прячет от него лучшие книжки. Пишет дорогущим Parker’ом.
Лева Булочкин — настоящий богатырь с густыми славянскими кудрями и бородой. Носит всегда одну и ту же военную форму цвета хаки, купленную на Черкизовском рынке. Говорит высоким детским голосом. Наивен и тоже, как ответред, злопамятен. Всегда берет в долг. Самый отчаянный полемист газеты.
Василина Рёкк — поэтесса, первая преподавательница Хесина в Литинституте, его самый близкий друг.
Савелий Двулюбский — ректор Литературного института им. М. Горького. Поджарый седоватый мужчина с резким взглядом на вещи. Всегда носит костюм и коричневый кожаный портфель. Советский во всех смыслах человек. Когда-то учил Хесина. Теперь учит Воскресенского.
Юрий Фальцвейн — известный московский поэт. Уже далеко не молод.
Тамара Ираклиевна — третья жена Фальцвейна. Гораздо моложе Фальцвейна. Поклонница его таланта — в бытность до замужества.
Юрий Геннадьевич и Толя — охранники в редакции.
Ирочка, Анечка и Настя — студентки Фальцвейна.
Человек с кинокамерой.
Человек с микрофоном.
Женщина за столом.
Саша — студент Фальцвейна, человек в длинном шарфе.
Игорь — студент Фальцвейна.
Второй мальчик и Третий мальчик — два студента Литературного института им. Горького — без имен.
Лаборант Литературного института им. М. Горького.
Галина Дмитревна — сотрудник редакции, женщина в химической завивке и очках.
Старик на трамвайной остановке.
Женщина на трамвайной остановке.
Юный Автор.
Врач скорой помощи.
Два медбрата.
Две кошки — одна рыжая, вторая дворовая.
Выпускники Литературного института на вечере в честь семидесятилетия первого выпуска.
Действие первое
Акт 1
Небольшая комната на первом этаже старинного московского особняка в центре города. Два окна. Напротив каждого — облезлый письменный стол, на нем — компьютер. У стены — до самого почти до потолка деревянный шкаф с тяжелыми чугунными ручками. Распахивается настежь всякий раз, как кто-нибудь, входя в дверь, наступает на одну проклятую половицу. Повсюду книги. У правой стены они свалены в две огромные кучи. Сверху врастопырку валяется чей-то поэтический сборник. День. У одного стола стоит черная спортивная сумка. Среди бумаг и ручек на тарелке — два пирога. Никого как бы нет (Воскресенский сидит за углом — его не видно — и задумчиво читает свежий номер «Первопечатника»). За окном беспокоится поставленный на сигнализацию автомобиль.
Хесин (появляясь в дверях, прислоняется к косяку левым плечом и долго смотрит перед собой. Вдруг тихо начинает говорить стихами).
Невозможный старик из Вермонта
Отрастил бородищу для понта.
Не стоит сердиться —
Это не Солженицын,
А обычный старик из Вермонта!..
Воскресенский (высовываясь из-за угла, сильно заторможенным голосом на одной интонации). Рискуешь, Осенька… вдруг мы нынче Алексан Саича любим? Дай мне пирог. Гы!..
Хесин вздрагивает. Дверцы шкафа распахиваются.
Хесин (хмурясь и порываясь к столу и шкафу одновременно). Ну вот, ты…! Я же просил не пугать меня зря!
Воскресенский (пристально глядя на пироги). Дай мне пирог. Я с утра ничего не ел.
Хесин (запихивая выпавшие книжки обратно на полки — как попало). А сейчас и не утро уже! Ага! Я, между прочим, обедаю! А тебе — вредно. Жирным будешь.
Воскресенский (никак не реагируя на шутку — все так же, на одной интонации). Почему ты такая сволочь? Ну, дай мне хотя бы одну штуку. Ты — завтракал. Дай.
Хесин. Не дам. Я старый — могу неожиданно умереть. Поэтому обедаю дважды. Отстань.
Воскресенский берет оба пирога и заталкивает их в рот, ничуть при этом не давясь.
Воскресенский (возвращаясь к чтению газеты). Ненавижу тебя. Зараза. Смотри, что я, оказывается, написал. Интересно.
Хесин (уже прожевав и проглотив пироги, облизывается). Что? Икота прошла, да? Расшифровал-таки?
Воскресенский (смутно поднимая глаза от газеты). А ты что — видел? Я вот ничего не помню. Помню, был парк, ты опоздал, потом Лева принес свиную нарезку и пластиковые стаканчики — упаковка пять штук, цена пятнадцать семьдесят за все, и потом — эта баба… о-ооо!.. (Горестно закрывает лицо газетой.)
Хесин (подходит к Воскресенскому, присаживается на его письменный стол. Дурашливо-ласковым голосом). Ну, что она? Обидела тебя? Не плачь, маленький! Тетки — они такие! Им только дай поиздеваться над Воскресенским! Не плачь, маленький! (И вправду гладит его по голове грязной рукой. Рука — в масле от пирогов.)
Воскресенский (не замечая подвоха). Я написал, что мы сидели в Покровском-Стрешнево. Мы что, правда, там сидели? Ни черта не помню.
Хесин (продолжая издеваться). Мы там не только сидели. Мы там ходили и даже лежали, Сашенька! А Лева наш еще хотел с моста прыгать! Но мы — лично ты — его остановили! Мы не дали ему рискнуть нашими стаканами и свиной нарезкой! Ты — молодчина!
Воскресенский (делая неловкие попытки освободиться от хесинских ласк). Перестань меня гладить. Педераст чертов. Не дал мне пирог, а теперь — пользуешься. Убери руку.
Хесин (отходя к своему компьютеру). Охина требует от тебя филантропию. Я на прошлой неделе писал. Теперь — твоя очередь. (Кидает ему через стол яблоко. Тот не успевает поймать, и яблоко расплющивается о стенку, оставляя на ней пятно.)
Воскресенский (зажмурившись и поджав под себя руки и ноги). Ты — дурак. Совсем меня убить хочешь. Я и так нервный. Я не буду ничего писать — потому что я не помню, на кого из политиков мне нужно злиться. Я вообще своего псевдонима не помню.
Хесин (обкусывая свое яблоко). Да зачем тебе псевдоним какой-то? Ты и так страшный. Слушай, я серьезно. сегодня сдаем филантропию, звоним Басинскому и апосля идем жрать борщ в «Мисхет». Давай, работай.
Воскресенский (все больше прикрываясь газетой). Я отказываюсь. По личным причинам. Гы!..
Хесин (злясь). Порочный противный мальчик! Давай, работай. Надоел! Сейчас Охину позову!
Воскресенский (изображая страх). Понял, понял. Клара Цеткин форевер! (Делает неприличное движение руками.)
Хесин (жадно улыбаясь в монитор). Дурак ты, Сашенька!
Раздается звонок по городскому телефону. Хесин и Воскресенский с минуту смотрят друг на друга, ожидая, кто возьмет первым. Наконец первым берет Хесин.
Хесин (строго). Да. Хесин. Нет. Чистейшая питьевая вода ваша нам не нужна. Мы пьем из-под крана в сортире. Пожалуйста.
Хесин вешает трубку. Не успевает убрать руку, как раздается звонок по внутреннему телефону. Хесин берет трубку опять.
Хесин. Да. Хесин. Что? Почему не работает? Не могли прозвониться? Минуточку. Подождите, я через пять минут выйду к вам (вешает трубку и смотрит на Воскресенского). Началось. У нас сломался городской телефон.
Воскресенский (безмятежно). Но вода же к нам прозвонилась?
Хесин (хмурясь). Вода-то прозвонилась. А вот Ицкович — нет. И это плохо. (Думает. Потом берет трубку внутреннего телефона и куда-то звонит.) Аллё! Это Хесин из «Первопечатника». А вот у нас совсем не работает телефон. Кто-нибудь может его починить? А то мы плачем. Да. Нет. Тот, по которому я говорю, — работает. Как бы я тогда по нему говорил? Ага. Жду (вешает трубку). Идиоты. Страна непуганных идиотов. Сашенька, я сейчас вернусь.
Хесин уходит из комнаты в проходную. В это время Воскресенский пытается найти в его сумке еще хотя бы один пирог, но ничего не находит и возвращается читать газету. Хесин приходит через пять минут с целой охапкой книжек.
Хесин. Вот они, издатели, паразиты! Опять шлют на рецензию. Мы еще те не отпятирили. Кто у нас пятерку новинок писал? Ты? Не ты? А кто? (Кидает книжки куда-то на стол, не глядя.) Я здесь подохну, Саш. А я так еще хочу красоты!
Воскресенский (придвигается и гладит Хесина по голове). Не плачь, мальчик. Все обойдется.
Хесин (яростно отмахиваясь). У-уу, извращенец! Уйди, не мучай меня!
Кто-то стучит в дверь. Потасовка Хесина и Воскресенского прерывается, и оба видят на пороге Леву Булочкина. У Левы потный лоб, кудри приклеились к нему намертво; необъятная дубленка распахнута, из-под нее торчит форма цвета хаки. В руках — огромный желтый рюкзак. Взгляд безумный.
Хесин (закручиваясь вокруг собственной оси на стуле). Левочка! А когда ты последний раз мылся? Нам с Сашей просто интересно.
Лева (тяжело глядя на Хесина). Ой, уймись, Ось! Вчера — и ты мне спину тер. Привет, Саш! Ну, кто нас сегодня? А?
Хесин. Да как обычно. Сами. Ладно, кроме шуток. Нужно писать филантропию. У Воскресенского — сифилис с нарушением всех рефлексов, и он писать не может. Очки с носа падают. Может, ты?
Лева (располагаясь на свободном кресле). Гнать вас всех отсюда надо. А чего писать-то?
Хесин (осклабясь и жестикулируя). Ну, как всегда. Меня во власти не устраивает то, что свою зарплату я пропиваю быстрее, чем ее успевают не заплатить.
Лева. Ось, мы же — частные.
Хесин. Тогда за то, что быстрее успевают пропить другие. Ну, придумай что-нибудь. Ты же умный.
Воскресенский (делает круглые глаза и тычет пальцем в газету). У-оо! Тут реклама!
Хесин (назидательно). Да, Сашенька. Мы живем в стране развитого капитализма.
За их спинами возле двери слышится извиняющееся покашливание. Все трое нехотя поворачиваются.
Автор. Кх-кхм!
Звонит городской телефон.
Хесин (не снимая трубки — в пространство). Аллё!
Лева (снимает трубку). «Первопечатник». Аллё. Нет. Вентиляторы нам не нужны. Зимой мы впадаем в спячку и не мерзнем.
Вешает трубку.
Хесин (встает со стула, подходит к шкафу и развратно опирается на него правой рукой). Здрасьте! С чем пожаловали?
Автор (смущаясь). Я… мне… я вам звонил! Вчера. Вы сказали, что можно прийти и писать о книжках. Пройти у вас практику.
Все трое первопечатников лукаво переглядываются.
Хесин. Ну?
Автор (еще больше смущаясь). Я… вот. Это, собственно, все.
Хесин. А ты учишься что ли?
Автор (оживляясь). Да! Я студент МГУ им. Ломоносова, факультет журналистики. Мой научный руководитель — Зюзюкин Иван Иваныч!
Никто никак не реагирует на слова студента.
Хесин. Ну?
Автор. Он нам много рассказывал о вашей газете на семинарах! Мы даже писали работы, анализировали стиль ваших журналистов. Лично я делал литературный портрет Льва Семеновича Булочкина.
Булочкин поперхивается и нервно сглатывает.
Хесин. Ничего, Лева, не бойся. Мальчик делает тебе комплимент.
Автор густо краснеет.
Хесин. О книжках, говоришь? А кто тебе сказал, что мы пишем о книжках?
Автор. Ну, как же… у вас в выходных данных написано… Газета о книгах и…
Хесин. Да мало ли что там написано! Это все Илюшка, наш верстальщик, зараза, — балуется. А я спрашиваю, почему ты уверен, что мы и вправду пишем о книжках?
Автор. Ну…
Воскресенский (обращаясь к автору). Где вы видите хотя бы одну книжку?
Между тем со стола соскальзывает какой-то томик и громко падает на пол. Автор вздрагивает.
Автор (показывая на упавшую книжку пальцем). Ну вот, хотя бы…
Воскресенский. Это — мираж. Фикция.
Хесин. Да и что такое вообще Книга? (Обводит коллег понимающим взглядом.) Яд! Она делает людей умными, злыми и завистливыми. И — жадными. Хотите ли вы, молодой человек, стать злым, жадным и завистливым?
Лева. И слепым, как церковная крыса?
Воскресенский. И нищим, как она же?
Автор. Ну, нет… я…
Хесин. Тогда идите молодой человек! Идите и дышите полной грудью! Радуйтесь молодости и никогда — слышите? — никогда не читайте книг! Прощайте!
Лева. Пока!
Воскресенский. Пока!
Автор. До свидания. Спасибо…
Уходит удрученный.
Трое первопечатников сначала смотрят ему вслед, а потом разражаются диким хохотом.